Продолжим наш разговор о высоком предназначении  русской поэзии и о трагических судьбах русских поэтов.

Начнем с малоизвестного для широкой читательской публики поэта 18 века  Антиоха Дмитриевича Кантемира. В свое время он сыграл известную роль в возведении на престол императрицы Анны Иоанновны, но затем не поладил с новым двором и был выслан из страны. Его отправили на дипломатическую службу в Лондон, а затем в Париж. На наш современный взгляд, такой ссылке в Европу можно только позавидовать… Но Кантемир очень скучал по родине… Он писал многочисленные прошения о разрешении вернуться в Россию или хотя бы о возможности издания на родине сборника своих сатир. Тщетно.

Есть что-то глубоко символическое и до боли знакомое в том, что русская литература начинается с поэта, чьи произведения были опубликованы только после его смерти и отнюдь не на родине, а на Западе.

Далее идут три отца-основателя русской словесности: Василий Кириллович Тредиаковский, Михаил Васильевич Ломоносов и Александр Петрович Сумароков.

Тредиаковский начал реформу русского стиха. Писал он тяжело, трудно, ведь тех стихотворных размеров, к которым мы привыкли, тогда еще не было. Его вирши были настолько громоздки,  неуклюжи и трудны для восприятия, что при дворе Анны Иоанновны их заставляли учить в наказание за провинности. Провинился – все! Учишь из Тредиаковского от сих пор до сих…

Реформу русского стихосложения продолжил Ломоносов. В его «Оде на взятие Хотина…» впервые зазвучал русский ямб. А чуть позже к этим реформам присоединился Сумароков.

Итак, изначально реформаторов было трое, и каждый претендовал на звание «отца-основателя русской изящной словесности». Словесность была изящной, но борьба между ее творцами велась весьма напряженная и резкая, ибо ставки в ней были предельно высоки. Речь, ни много ни мало, шла о том, кому доведется остаться в истории страны в качестве создателя русской литературы и начертать для нее пути развития на века.

Скажем прямо, Тредиаковский был повержен уже в самом начале этой борьбы. А два оставшихся главных конкурента, Ломоносов и Сумароков, избрали для себя совершенно разные стратегии.

Ломоносов делал ставку на двор, на официоз, на врастание своей торжественной оды в государственный церемониал.

Сумароков же, напротив, начал обращаться  к уже формирующейся на тот момент российской читающей публике. Именно ее нравы и вкусы он пытался воспитывать своими трагедиями, элегиями, любовными песнями, сатирами и баснями. Как видим, в отличие от Ломоносова, который полностью сосредоточился на жанрах «высокого штиля», Сумароков работал практически во всех жанрах и, соответственно, в противовес идее «высокого штиля» провозглашал равенство всех литературных жанров без исключения:

Все хвально: драма ли, эклога или ода –

Слагай, к чему влечет тебя природа…

Лишь просвещение, писатель, дай уму:

Прекрасный наш язык способен ко всему…

(«Эпистола о стихотворстве»)

Борьба, кстати, шла с переменным успехом. Но, как мы знаем, окончилась  она полной и окончательной победой Ломоносова.

Сумароков  вынужденно и как бы сквозь зубы признавал заслуги Ломоносова в оде, но все остальные жанры оставлял за собой, пытаясь отстоять свое первенство и право учить азам ремесла будущих литераторов.

Однако державе, теперь уже в лице Екатерины II, все еще требовались именно одописцы. С легкой руки императрицы, уже после смерти Ломоносова, но еще при жизни Сумарокова и к его немалому раздражению, стало складываться представление о Ломоносове как единоличном создателе русской поэзии, своеобразном литературном  аналоге Петра Первого. Именно с такими «титулами» он и вошел в историю русской литературы и, соответственно, во все существующие учебники.

Немного позже еще два крупных российских литератора выберут эти же два пути в своем творчестве: сочинитель торжественных од Державин и демократичный писатель Карамзин со своими повестями «Бедная Лиза», «Евгений и Юлия», «Наталья, боярская дочь», «Марфа-посадница»…

Продолжение следует.

Нагибнева И.Н., главный библиотекарь Центра чтения (по материалам из фондов Национальной библиотеки)